Не поднимая взгляд от комбайна, Гамлет Давидович прошептал:
- Все так плохо, Захар?
- Хуже некуда, - не стал лукавить Воронцов.
- Прости..., я тебя втянул...
- Прорвемся. Билеты, деньги и телефон сейчас же спрячьте в камеру хранения на вокзале. Я не хочу, чтобы все это было при вас. Вы должны иметь возможность сорваться в любой момент. В случае чего - бросайте вещи, уходите в чем есть.
- Боже! - еще больше присел армянский папа.
- Сами на вокзал не ездите. Уложите все в небольшую сумочку, отправьте к камерам кого-нибудь из соседей. - Воронцов ткнул в аппарат палец с видом Моисея, добывающего воду из камня, принял значительную позу, пророкотал: - Чините. Я вернусь сюда завтра. Проверю.
В образе горделивого городского сумасшедшего, Захар покинул ателье, стараясь не светить лицо перед машинами на парковке. В развивающейся аки накидка римского консула пыльной хламиде прошел перед парковкой, взял на курс на дом.
Смертельно хотелось пройти хотя бы под окнами Дианы, поймать случайный силуэт на шторах... - нельзя. С любимой Воронцов попрощался вчера, если бы не изготовленные паспорта, вообще бы близко ни к кому из Амбарцумянов не сунулся!
В холостяцкой квартире Воронцова царил покой: коту не потребовалось "проигрывать" на компьютере трехэтажные посылы. Приятель сидел на балконе, через щелку в ограждении приглядывал за джипом.
"Порядок?" - мысленно спросил Захар.
В голове промелькнули образы: здоровенный как вставшая на дыбы электричка мордоворот выпрыгивает из машины, через десяток минут запрыгивает снова с пакетом провизии из местного супермаркета...
Порядок, похвалил наблюдателя Воронцов. Глянул в окно на безмятежно загорающий под вечерним солнцем вседорожник, и через дверцу в шкафе прошел в квартиру-лабораторию.
Остановился посредине большой, изрядно захламленной комнаты - не посвященный человек здесь в жизни не разберется: какие-то запыленные проводки куда-то тянутся, везде клавиатуры и пульты управления, масса кнопочек и тумблеров рассеяны в кажущемся произвольном порядке...
На то, чтобы в комнате не осталось ни одного действующего прибора, Воронцову не понадобилось бы и минуты. Достаточно в ключевых местах дернуть за пару разноцветных букетов из проводов, вся машинерия придет в негодность. Захар намеренно не придавал изобретениям законченного вида, собирал все, так сказать, на живую нитку, одно "неловкое" движение рукой: "игрушка" рассыпается на составные части, нужные и подставные для отвода глаз блоки перемешиваются - изобретение превращается в кучку бесполезного электронного хлама. Через небольшой промежуток времени все можно собрать заново, или плюнуть, собрать в совок и начинать "сочинительство" заново, с удовольствием разрабатывая новую изящную придумку.
Захар прошел по комнате..., чувствуя себя немного убийцей, грустно и поочередно обрывал тонюсенькие проводки - ПРОЩАЛСЯ. С томографом, энцефалографом, хитроумным био-анализатором, электронным микроскопом, стопочками тиглей, выставкой прозрачных колб... Как жаль. Захламленная берлога утлого анахорета вросла Захару в душу каждым проводком. Когда-то, возможно через месяц, или через год, сюда войдут чужие люди: соседки, обеспокоенные исчезновением "приличного, хоть и странноватого молодого человека", участковый Колычев, любопытные соседские мальчишки просочатся и при возможности распихают по карманам какие-то блестящие электронные бирюльки...
Потом соседки посовещаются и поставят в церкви свечку за упокой души запропастившегося бедолаги. Все вещи очканавта, кроме беретки и плаща - на месте. Ушел болезный куда-то, попался на глаза злым людям, те его и отоварили по пьяному делу. Или сам упал. Свалился в придорожную канаву или в речку - утоп тишайший очкарик. Сгинул.
Захар смел с подзеркальной тумбы в пакет коробочки с гримом и клеем - рядиться больше не понадобится, оставил на видном месте тетрадку со смешными, нелепыми схемами "вечного двигателя", ничего не взял на память и, неожиданно почувствовав нешуточную, почти до слез, печаль, - ушел, оставив за спиной берлогу, утратившую родство с беглецом букетами оборванных капилляров-проводков.
Через дверцу в похожем шкафе, Воронцов вернулся в совершенно не схожую с захламленной лабораторией квартиру примерного аккуратиста, почувствовал мягкое и ободрительное прикосновение к мозгу: "Не переживай, - как будто успокаивал Приятель, - берлоги дело наживное, нельзя к ним кожей прирастать... Отряхни прах с ног своих и следуй дальше..."
Захар усмехнулся, погладил разлегшегося на подоконнике кота, взглянул во двор и... всяческая грусть слетела с него, как прошлогодние листья с зимнего дерева: к джипу наблюдателей подъезжал претенциозно красный кабриолет Марата.
Если бы в нетривиальных способностях Воронцова присутствовала возможность испепелять противника взглядом-лазером, кабриолет полыхнул бы в ту же секунду!
Еще ни разу на короткой памяти Захара не отпечаталось подобной ненависти к человеку!
Захар запрещал себе проявления крайних эмоций. Любовь его уже расслабила, ненависть способна окончательно лишить здравости рассудка!
Марат мозгляк, напоминал себе Захар. Глиста с дипломом инженера. Таких не ненавидят - презирают. Презрение - чувство растушеванное, брезгливость не способна на глубинные и крайние проявления, кому есть дело до паразита-таракана...
Сжимая и разжимая кулаки, выравнивая сбитое приступом ярости дыхание, Воронцов стоял за шторой и глядел во двор. Пока он прощался с лабораторией, на улице совсем стемнело. Две машины - алая и черная, выехали из-под фонаря, спрятались в темноте за детскими качелями...